Ольга Жердева
«Магда» Майкла Ардитти, Плохой театр, Санкт-Петербург, реж. Дмитрий Крестьянкин и «Конармия. Темная версия», театр «Молодой человек», Ижевск, реж. Андрей Опарин – на фестивале «АртМиграция-2019»
Фестиваль молодой режиссуры «АртМиграция» 2019 года, помимо прочего, затронул интересную тему неудобных текстов и прогнозов на их дальнейшую жизнь. Неудобные тексты – это такие, которые способны, если не кардинально поменять привычные представления об исторических событиях, то хотя бы заставить читателя (а потом и театрального зрителя) на минуту задуматься: а что если общепринятое белое – это совсем не белое? И, соответственно, наоборот. Когда шаблоны рвутся и идеалы рушатся, это, знаете ли, больно, и заставляет особо чувствительных заводить шарманку про «запретить» и «нас оскорбили».
В программе фестиваля были представлены два спектакля по неудобным текстам. Первый текст – «Магда» Майкла Ардитти, история о том, что чудовища Третьего Рейха тоже были людьми – современный, но российскому театральному зрителю почти неизвестный. Второй – «Конармия» Исаака Бабеля – успел пройти через резкую критику, цензуру, годы забвения и стал классикой, которую уже ни в чем невозможно обвинить.
«Магда»
Пьеса Майкла Ардитти «Магда/Медея Третьего Рейха» в переводе Ольги Варшавер и Татьяны Тульчинской российскому театральному зрителю мало известна – перевод еще пока свежий, новый. Но, возможно, причина еще и в том, что и сегодня, спустя почти 75 лет после окончания Второй мировой войны, тема остаётся болезненной и проще играть по правилам. Там, где чёрное есть чёрное, абсолютное зло есть зло абсолютное. Сложнее попытаться осмыслить и понять, где же та грань, которая отделяет человека – обыкновенного слабого человека – от чудовища. Есть правила, которые, кажется, раз и навсегда определены. Третий рейх – легионы ада. Нельзя сочувствовать врагу. Нельзя обелять нелюдей. Надо играть по правилам.
Для того, чтобы заговорить, всегда требуется мужество. Для того, чтобы перестать закрывать глаза и отворачиваться, требуется мужество. Для того, чтобы развенчать абсолютное зло и увидеть в нём слабых изломанных и смертельно напуганных людей, тоже требуется мужество.
Для того, чтобы поставить «Магду» и показать нацистов так, чтобы зрители, сами того не желая, хоть на минуту им посочувствовали, потребовался Плохой театр из Санкт-Петербурга и режиссёр Дмитрий Крестьянкин. «В это нельзя играть! Хорошие дети в это не играют!» – «А это Плохой театр, здесь играют».
Как рассказать историю о последних днях в бункере Гитлера? Как говорить со зрителем, чтобы он, отбросив все табу и прописные истины, посмотрел на ситуацию не сквозь призму «смерть фашистской гадине» или «можем повторить», а отстранённо и хотя бы на миг – непредвзято? Магда и Йозеф Геббельсы, Гитлер, Ева Браун, Борман и Людвиг Штумпфеггер (собирательный образ, имеющий несколько прототипов среди медперсонала СС) – нелюди? Хорошо. И режиссёр Дмитрий Крестьянкин решает спектакль в эстетике готического триллера, где каждый персонаж то вампир, то паук, то сомнамбула, то ожившая марионетка, которая вдруг вытягивается в струну, кричит детским голосом и потом обессиленно повисает, словно выпустив из себя неупокоенную душу. Набелённые лица и тёмные глаза превращают героев в маски смерти, убеждая зрителя – это не люди, они вообще не живые! Прятки, музыкальные стулья, чехарда и прочие «колечко-колечко, выйди на крылечко»… Только не выйдет колечко, из этого бункера выхода нет. Играем! Тени, не нашедшие покоя и прощения, обречённые вечно метаться в каменном мешке, биться о стены и постоянно захлёбываться страхом, это агония и предсмертный (или уже давно посмертный) бред. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца? А героям спектакля из двух этих зол достаются оба.
Пространство «Боярских палат» СТД РФ, где «Магду» показали в рамках офф-программы фестиваля «АртМиграция», с его сводчатыми потолками, каменной кладкой стен, внешней электропроводкой и гулкой чернильной тьмой коридоров стало прекрасным обрамлением для истории о безвыходности, безвременье, безумии, бессилии, смерти и грядущем позорном бессмертии. Реквизит минимален: эмалированный ночной горшок, алюминиевый таз, пара металлических подносов, жестяные кружки, стул с высокой спинкой, бутылка, два цветка да шесть начищенных до блеска ложек. Вещи просты и, конечно, это просто вещи, однако по ходу спектакля у каждой мелочи открывается двойное дно, каждая, словно тоже повинуясь команде «Играем!» вдруг становится чем-то иным. Горшок становится чашей Грааля, поднос – нимбом, стул – троном или трибуной, а ложки отливаются в серебряные пули или превращаются в капсулы с ядом. Цветовое решение спектакля почти монохромно: из чёрно-серой гаммы выбиваются только два оранжевых цветка да белая пижама сомнамбулического Гитлера (Александр Манько). В пьесе этого героя нет, есть лишь разговоры о нём, постоянное незримое присутствие. В спектакле же это присутствие решается буквально – его уже почти не существует, у него больше нет голоса, он обречён, переговоров не будет, и Адольф будто спит с открытыми глазами. А вокруг него толпятся чудовища, порождённые этим сном, поверившие в свою реальность и не желающие верить в собственную смерть. Испуганные, как потерянные дети, которых больше некому вывести из этих тёмных коридоров.
Великолепная Магда (Тина Тарусина), держащая лицо, даже когда мир вокруг и внутри неё рассыпается пеплом. Йозеф Геббельс (Леон Словицкий), легко перекраивающий реальность, переписывающий историю и способный даже самого сильного буквально сложить в знак свастики, обратить и убедить в чём угодно. Ева Браун (Анастасия Бешлиу), оказавшаяся совсем не наивной дурочкой, а человеком, который слишком долго шёл к своей цели, чтобы просто признать, что цель не оправдала средства. Ехидный Борман (Александр Худяков), для которого всегда была лишь одна ценность – собственная жизнь. Да все они играли по правилам. Закрывали глаза, когда было нужно, выполняли, что велено, и приготовились умереть, когда прикажут. Только тот, кто всегда приказывал, выбранный ими взрослый, вожак их стаи, кажется, уже не может, а весь остальной мир просто не хочет с ними играть.
Нельзя обелять монстров. Впрочем, их никто и не обеляет, Плохой театр просто транслирует такую простую и страшную истину: нет абсолютного зла. Богов, героев и чудовищ творят сами люди. Где были бы великие диктаторы, если бы народ в них не поверил и не согласился играть по их правилам? Йозеф Геббельс, гений пропаганды, – всего лишь мальчик-уродец, которого травили в школе. Гитлер – психопат и бесталанный художник. Ева Браун – глупая восторженная девочка, которая выросла в несчастную женщину. А Магда Геббельс… А Магда, мать нации и Медея Третьего Рейха, тоже не родилась такой и вряд ли бы принесла в жертву своих детей, если бы не... Если бы не понимала, что детям всё равно не жить – потомство Геббельсов виновно по факту рождения. Если бы не была уверена, что пролитую кровь можно смыть только самой дорогой тебе кровью. Если бы не боялась, что дети станут новыми богами, во имя которых будут приносить всё новые жертвы. Если бы. Но история не знает сослагательного наклонения. Это ещё одно правило, базовое и прописанное в исходном коде.
«Конармия. Тёмная версия»
Второй неудобный текст, прозвучавший на «АртМиграции», – «Конармия» Исаака Бабеля. Сборник рассказов «Конармия» был опубликован в 1926 году и произвел эффект разорвавшейся бомбы. Писателю не простили развенчания мифов о героях-красноармейцах и революции как всеобщем благе. Итог известен: обвинение в антисоветской заговорщической террористической деятельности, шпионаже, арест, пытки, расстрел и забвение. И возвращение имени Бабеля в советскую литературу в 1956 году. Вместе с «неприемлемым стилем» и «сверхнахальной клеветнёй». Режиссёр Андрей Опарин перенёс «неприемлемый стиль» Бабеля в постановку «Конармии» ижевского театра «Молодой человек».
Тёмная сцена максимально обнажена: там, где полагается быть боковым кулисам, грудами свален реквизит. То ли монтировщики недоглядели, то ли изначально спектакль был рассчитан на меньшую площадь, а может, вообще не на сейчас и не для нас всё это приготовлено. В углу сцены девушка в будёновке тихо наигрывает на гармошке, словно аккомпанирует собственным мыслям, будто бы нет ни зрителей, ни беспорядка за кулисами...
Между тем, из темноты выезжает огромный белый экран и демонстрирует несущийся неведомо куда табун лошадей. Вдоль сцены тихо бредёт тоненькая девочка с большим чемоданом. Экран торопливо отъезжает, освобождая ей место, и вдруг перегораживает сцену наискосок. Дальше идти некуда. Девушка в будёновке растягивает меха гармони, высверливая зрителям барабанные перепонки долгой визгливой нотой. И это тоже лишь прелюдия, почти вежливое предупреждение о том, что на ближайшие два часа словосочетание «зона комфорта» лучше забыть.
Девочка с чемоданом (Евгения Федотова) оказывается Исааком Бабелем (он же Кирилл Лютов), а гармонистка в будёновке (Алина Опарина) – Афонькой. А потом – гусем, убийство которого отыгрывается взрывом воздушного шарика, наполненного красными и белыми перьями. И снова Афонькой. А потом – гротескным Гедали на стремянке, прикрытой длинными полами лапсердака. Она же будет голосом Курдюкова и барином Никитинским. Кстати, красный генерал и Матвей Павличенко – тоже женщина, заслуженная артистка Удмуртии Валентина Радионова. Менять пол героям – это, конечно, не ново, но на общую задачу «сделать зрителю некомфортно» этот приём работает отлично.
Единственный мужчина в «женском батальоне», Евгений Романов, играет всех коней и всех женских персонажей, всех униженных, оскорблённых, безвинно пострадавших. Играет утрированно, нарочито комично, хотя, право же, смеяться там вовсе не над чем. Однако не смеяться не получается.
Все два с лишним часа на сцене творится форменный хаос с летящими во все стороны перьями (они и кровь, и солдатская каша), планшетной белоглазой куклой Курдюкова, медными трубами, превратившимися в оружие, огромной гипсовой головой лошади, льющейся водой, белой пудрой, густо осыпающей героев, песней про коня, исполненной под контрабас, телевизором, транслирующим сюжет о захвате украинских моряков, пощёчинами, нарисованными помадой. И вездесущим лютовским чемоданом, которому для полного соответствия происходящему хочется оторвать ручку.
Спектакль постоянно испытывает нервы зрителя на прочность, выбивает из равновесия, сознательно провоцирует и возмущает. И даже в самых аккуратно (в сравнении с остальными) выстроенных сценах, которые являются почти добуквенной иллюстрацией бабелевских новелл, находится место то для шутки про защиту революции сиськами, то расстрелу из медной трубы, то ведьмацкими скачкам верхом на палках.
И уже хочется принять правила игры, поскорее согласиться со всеми условностями, чтобы подключиться, перестать отмечать всё, что царапает, возмущает, не стыкуется с логикой и здравым смыслом. Но если военный корреспондент Лютов не может, как ни старается, стать частью революции и обрести хоть какое-то подобие гармонии, то и зритель будет вынужден переживать бесконечный «лютов кошмар» со смешавшимися в кучу конями и людьми.
И только во втором акте, когда сверхсерьёзная Евгения Федотова выпадает из образа Лютова, срывается на истерику, окончательно доламывает и четвёртую стену, и конструкцию спектакля, когда вместо текста «Конармии» звучит рифмованная биографическая справка Бабеля, а в раскрытый чемодан, как в свежую могилу, каждый герой бросает горсть перьев, паззл вдруг складывается. Всё, что раздражало и отталкивало, становится логичным и понятным. Стоило прорваться через пух и перья, мокрые майки, цитирование и карикатуры, чтобы найти очень простой ответ: революция и гармония несовместимы, здесь не может быть понятия «нормальность» и пытаться проживать и показывать всё слишком серьёзно – кратчайший путь в комнату с мягкими стенами. Только так, через абсурд, шабаш и фантасмагорию, можно передать то, то происходит в сознании творческого человека, мир которого необратимо рушится, а он сам – и часть силы, которая его разрушает, и летописец, старательно фиксирующий творящуюся на его глазах и его руками новую историю. Историю, которая уничтожит самого летописца.
Фото Инны Афанасьевой
Ольга Жердева – журналист, блогер, Краснодар. http://tiger-tom-tracy.livejournal.com/
