Ирина Пекарская
Спектакль «Серёжа» по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина», реж. Дмитрий Крымов, МХТ имени А.П. Чехова
Во многих театрах, в кино появляются новые воплощения романа Толстого «Анна Каренина», в последние годы, кажется, интерес к произведению усилился. Постановщики стараются развернуть этот полифонический роман разными гранями, сделать акцент на том или ином персонаже – выбрать своего солиста в многоголосице.
Почему «Анна Каренина»? Сюжет знаком в общих чертах каждому зрителю, он несёт целый букет смыслов, задевающих многих. За ним тянется облако размышлений, анекдотов, всего, что наслоилось за историю чтения романа; оно приглашает зрителя в соучастники: когда не нужно произносить все слова – сидящие в зале додумают. Этот роман прочно вошёл в «культурный код». Что даёт возможность на сцене не повторять текст. Ведь если в тексте говорят «гроза», не обязательно уже, чтобы гремел гром или сверкала молния. Если звучит имя Анны Карениной, не нужно на сцену тащить паровоз. Возможно, важнее – визуализировать, вербализировать внутреннюю Анну, внутреннюю боль Каренина, весь мрак в душах нормальных, неплохих, в принципе, людей, которые сталкиваются с изменой – в своём ли собственном лице, или в лице близкого, единственного близкого человека. Бывают пары, безусловно, в которых каждый в ситуации адюльтера отряхнулся и пошёл как ни в чём не бывало дальше, а если не так?
Да, читатель из романа в основном запоминает одну историю Карениных – драму проживания любви и измены на полную катушку. Дмитрий Крымов тоже поднял именно эту конфликтную грань, развернув её как крушение мира, разматывание внутренней боли в сценическом пространстве. Он вылил эту историю в зал так, что Анна – это Я. Или ты. В тот момент, когда тебе больно. Ты ведь знаешь, что это такое? Или ещё нет?
Перед началом спектакля зрители долго наблюдают, как полотёры с нафабренными усами, будто сошедшие с рекламы конца XIX века, старательно натирают наклонный планшет сцены, эдакий скат в зрительный зал (художник Мария Трегубова). Всплывает ещё одна ассоциация: мастика «Сюрприз» из «Сибирского цирюльника» Никиты Михалкова, такая ирония, пол, по которому невозможно ходить, достижение идеала, в который не встроиться без спецсредств. И правда: Анна «поехала», едва выйдя на этот отполированный пол, – преодолеть грохочущее негостеприимное пространство ей одной не под силу: путь героини до поезда превращается в пластический дуэт со служащим вокзала (хореограф Олег Глушков). Вся постановка создавалась режиссёром в плотном сотрудничестве с хореографом, акробатические трюки граничат с клоунадой, сопровождаются спецэффектами (иллюзионные эффекты Михаила Цителашвили, художник видеопроекции Илья Старилов), но нет ощущения развлекательности – «Серёжу» отличает напряжённая атмосфера трагифарса. Рамки жанру задаёт и тёмный фон происходящего, и «темное» музыкальное оформление (Чайковский, Брегович, Монтеверди, Форе и другие современные и классические авторы), и чёткое понимание всей команды – что, зачем и почему появляется и используется.
Какая Анна Каренина в «Серёже», что она отражает? Каренина Марии Смольниковой не эмансипированная, уверенная в себе и безжалостная Анна из спектакля «Каренин» Романа Кагановича в Волковском театре (Ярославль). Анна в версии МХТ, скорее, беззащитная, женщина-девочка, наивная до эгоизма, испуганная, «без кожи». Её шаги мелки и неуверенны, её фронда – акт самообороны. Гротескно-комические эпизоды с носильщиками, когда Анна даже получает удар чемоданом, подчёркивает её страх перед миром, тот внутренний дискомфорт, который испытывают многие люди в публичном пространстве, в толпе, суете, в незнакомых, непривычных обстоятельствах.
Анна как стендапер рассказывает, рассказывает, рассказывает, иногда, кажется, о посторонних вещах. От её кроваво-красной улыбки на бледном испуганном лице невозможно оторваться. Актриса и режиссёр делают Анну трогательной, смешной, где-то жалкой, более понятной и близкой. Грустная женщина с инфантильным голосом заставляет смеяться – не даёт зрителю расслабиться и идти в какой-то определённой колее представлений о героине.
Почему «Серёжа»? Серёжа - сын. Сын, через историю которого пытался пересказать роман Карен Шахназаров в своей экранизации. Гротескный сын-душа, который жалеет своего отца в постановке Романа Кагановича по пьесе Василия Сигарева в Ярославле.
Здесь сын – планшетная кукла, ростом с восьмилетнего мальчика (художник-кукольник Виктор Платонов). Озорной, непослушный барчук, которым занимаются четыре человека – горничные, бонны, они же кукловоды. И в его кукольной немоте, инфернальной пустоте – драма. Снова возвращаясь к репертуару Волковского театра, хочется провести параллель – похожие куклы, но ещё более безликие, использовались в постановке «Шесть персонажей в поисках автора» Анджея Бубеня по пьесе Пиранделло. Потусторонняя немота этих кукол заглядывает в глубину взрослых и не дает им быть; в финале и в том, и в другом спектакле эти персонажи одушевляются – перед потерей, утратой мы понимаем, что человек живой. Находясь рядом с сыном, Анна-Смольникова в первой части не может не думать о возлюбленном, она парализована приключившимся с ней, у неё нет моральных сил для диалога с Серёжей. Но, вероятно, и с Вронским она тоже не может быть «здесь и сейчас». Вронский (Виктор Хориняк) показывает фокусы, выстраивает пирамиды из игрушек, ходит на руках, но Анна так же парализована и мысль её – только о доме, о Серёже, об её обязательствах. Она, по большому счёту, не замечает того, что выделывает для неё любовник. В её голове пока только Серёжа и Алексей Александрович. Пожалуй, её больше увлекали и удивляли в поезде карточные фокусы, которые показывала графиня Вронская (Ольга Воронина) – тогда ещё не было этого раздвоения, до смешения нежности и к сыну, и к другому мужчине. И оба, и мать, и сын, почему-то развлекают Анну фокусами, играми, тогда как для неё всё оказывается по-настоящему; но, вероятно, в силу ощущения незаконности своего чувства она не может, как это бывает, экстраполировать свою нежность на мир вокруг.
Прекрасный дуэт сложился у Марии Смольниковой с Анатолием Белым в роли Каренина. Относительно традиционного представления о Каренине Белый – мужчина молодой, интересный. Показаны обычные бытовые отношения – Анна просит мужа отремонтировать светильник, тот берёт стремянку, просит её подать что-то… и при этих естественных домашних делах обоих гнетёт нерешённый вопрос. Каренин пытается завести ту самую первую беседу, о том, что люди говорят о её поведении… И оба, зная о чём речь, постоянно сбиваются, переключаются на свой неважный для обоих плафон, какие-то саморезы, жужжит шуруповёрт. Так ощутима, понятна эта неловкость двух близких людей, этот страх перед пугающей определённостью!
Другой эпизод, когда Анна приходит в дом спустя какое-то время, уже изгнанницей. Накрыт большой стол – серебряные кубки, канделябры, угощение; дом – полная чаша. А на краю стола Каренин гладит свой парадный, шитый золотом сюртук. Вызывающе нарядная Анна входит, он ставит тяжелый дымящийся утюг себе на руку и так разговаривает с ней, полубезумный, корчась от боли. Гротескное выражение внутренних страданий человека, его силы воли, выдержки – как мучительно видеть сбежавшую жену! Эта боль мучает обоих, скатерть летит, а с неё всё на пол, превращая символ благополучия в территорию вокруг помойки после праздничных дней – смерть, гибель, разложение. И Серёжа, кукольный Серёжа, летит в эту же помойку, взбунтовавшийся громадный стол едет на Карениных, подминая под себя Анну.
В финале Мария Смольникова, уже в другом образе, от лица персонажа Василия Гроссмана, читает вопросы в зал (текст Льва Рубинштейна). Первые вопросы из гипотетического учебника, которые так любят задавать зрители: «а зачем это всё было, да по какому праву, собственно говоря, тут такое натворили». Но очень быстро тип вопросов меняется – они обращены к тонкостям романа, которые мало кто помнит. Тем более из числа тех, кто, естественно, будет оскорбляться за «классику». Это потрясающий момент, который после драматического узла, после вывернутой наружу боли потерь, не позволяет расслабиться, расчувствоваться, умилиться глубиной своих переживаний, а вместо этого опускает зрителя на грешную землю, от эмоций к знанию текста, от драмы к самоиронии.
«Серёжа» Крымова – это, на сегодня, возможно, самая высокая точка развития системы Станиславского, живого психологического театра. Если бы Станиславский чудесным образом жил двести лет, и никто бы его не «законсервировал», то он к такому воплощению событий на сцене пришёл бы очень давно. Не верите?
Фото Екатерины Цветковой
Ирина Пекарская - завлит Костромского областного театра кукол, член СТД РФ.
