Елизавета Кешишева
«Вишневый сад» Джорджо Стрелера
Бытует мнение, что любые попытки запечатлеть театральную материю обречены. Что театр на пленке лишен сценического воздуха, неудобен для восприятия. Но что важнее всего - это уже другое искусство, обладающее своими законами восприятия. Однако, именно это «другое искусство» открывает для современного зрителя возможность соприкоснуться с театральными шедеврами прошедших лет. К таким значимым произведениям мировой сцены относится «Вишневый сад» Джорджо Стрелера. Мы имеем дело с телевизионной версией спектакля, бережно переводящей настроение постановки, её ритм, акценты, на язык кино. Поэтому, оценивать телеверсию как самостоятельное произведение не вполне справедливо, при очевидных её художественных качествах.
Итак, спектакль Пикколо театро ди Милано. 1974 год.
Джорджо Стрелер поставил несовершенный спектакль. Несовершенный как несовершённый. Он прочитал текст Чехова для сцены так, будто прочитал ноты музыки импрессионистов для оркестра. Вместе с художником Лучано Домиани режиссер погружает героев пьесы в условное белое простанство, лишенное контрастов, конфликтов. Даже на визуальном уровне здесь нет столкновений: музыка Стрелера - это музыка пауз и умолчаний. В этом спектакль соприроден пьесе с её мягко очерченными характерами, обстоятельствами, дозревающими в воображении читателя.
Эстетический закон спектакля определен решением образа вишневого сада. Облако из тюля, колеблемое над персонажами, это скорее метафизический знак сада, выводящий всё действие на некий внесюжетный уровень. Оставляя канву произведения нетронутой, Стрелер воплощает на сцене сразу несколько пластов чеховского текста. Наряду с бытовым существованием актеров в пространстве здесь, можно сказать, полнокровно живут иные сущности: воспоминания, страхи. Иногда они обретают физическое воплощение, например в виде обрушившихся на героев памятных предметов из прошлого. Так Стрелер находит сценический синоним чеховскому олицетворению «многоуважаемого шкафа», на секунду по-настоящему ожившего и исторгающего из себя символы пыльной старины. В этом есть нота режиссерской иронии над героями пьесы.
Если же в целом попытаться определить отношение Стрелера к ним, то первое, что бросается в глаза - это внимательное разглядывание всех прихотливо петляющих поворотов души, желание написать подробный портрет - в акварели. Если говорить о манере актерского существования в спектакле, то наиболее точным покажется известное -«импровизация в заданном квадрате».
Пластическую выразительность постановке предает именно эта раскованность актеров. Геометрически безупречные мизансцены здесь перемежаются с «кажущейся простотой», нарочитой небрежностью и случайностью организации сценического пространства. О непринужденности, внешней подвижности в спектакле позволяет говорить в первую очередь образ Раневской, созданный Валентиной Кортезе.
Чрезвычайно интересно, что две, возникающие с дистанцией в один год постановки «Вишневого сада» у двух непохожих художников, имеют пересечения в определении характера Любовь Андреевны. Речь идет о спектакле Анатолия Эфроса, поставленном в 1975 году с актерами Театра на Таганке. Оба эти спектакля дают радикально новое воплощение характера, знающего, можно сказать, каноническое прочтение в лице великой актрисы Ольги Книппер-Чеховой в спектакле Московского Художественного театра. И Алла Демидова, и Валентина Кортезе, исполняющие центральную роль в постановке, играют Раневскую чрезвычайно живой, раскованной женщиной, может, приближая нас к понимаю фразы Гаева о сестре: «В каждом ее движении чувствуется порочность». В игре Кортезе, как в отражении всего спектакля, чрезвычайно много воздуха, она филигранна в мгновенных переходах от флегматичной задумчивости до крайнего эмоционального возбуждения. При этом она всегда сосредоточена, но сосредоточена по-розановски «...не на ожидаемом и желаемом, а на другом и своём».
Особая тема для этого спектакля - тема воздуха сценического пространства. Именно благодаря переизбытку воздуха в этой постановке становится возможными домысливание. Воздух «Вишневого сада» Стрелера разряжен, реплики растворяются в нем, и даже моменты самого высокого драматического накала оставляют после себя чувство покоя и пустоты, пустоты вбирающей в себя всё материальное и нематериальное. Возможно, именно поэтому Стрелер не заостряет тему пронзительного одиночества героев чеховской пьесы. Монологичность словесного строя драмы здесь не звучит так явно, потому что монологи персонажей, обращенные друг другу не разбиваются о равнодушие слушателя, а именно растворяются в разряженном воздухе сценического пространства.
Кешишева Елизавета - студентка первого курса театроведческого факультета ГИТИСа и третьего курса факультета Высшая школа телевидения МГУ им. Ломоносова. [email protected]
