Павел Алексеев
"Halpern & Johnson" ("Давид и Эдуард") Льва Стукалова в "Нашем театре", Санкт-Петербург
Материалом для этой постановки спектакля Льва Стукалова «Halpern & Johnson» послужила одноименная пьеса Лионеля Гольдштейна, которая представляет собою вполне типичное для англо-американской традиции драматургическое произведение – ориентация, прежде всего, на мощный актерский состав и возможность выглядеть сценично даже при минимальных усилиях режиссера.
Сюжет прост: некий овдовевший немолодой господин знакомится с бывшим возлюбленным своей почившей супруги, который на протяжении пятидесяти лет после расставания с ней все еще продолжает ее любить. В плане тематики – это набор клише, ставших таковыми еще с незапамятных времен: и абсолютно голливудская по духу эстетизация мужской дружбы, и поэзия Нью-Йорка как особого места пересечения судеб, и сама любовь, которая по справедливому замечанию французского философа Жана-Люка Нанси в Америке в большей степени является не непосредственно любовью в ее общепринятом понимании, а сочетанием секса и сентиментальности (в данном случае, учитывая возраст героев, акцент, конечно, делается на втором пункте). Оглядываться на пьесу заставляет не то, что сценический текст в силу своей несостоятельности может оказаться заложником текста литературного, а то, что как раз таки напротив – он демонстрирует в полной мере свою силу и состоятельность, что еще отчетливее видно именно при более внимательном прочтении пьесы.
Художник Марина Еремейчева почти оголяет сцену, на которой, закрывая значительную часть пола и поднимаясь вертикально по задней стене, расположен настил с фотографией устланной разноцветьем осенних листьев дороги. Из других деталей на сцене появятся лишь два раскладных кресла, раскладная же табуретка и корзинка с едой. Символика такого пространства – даже безотносительно к материалу и остальным элементам спектакля – читается вполне однозначно: подходящий к концу жизненный путь, как физический, так и духовный. И в таком контексте встреча героев становится уже не бытовой ситуацией, но прежде всего ситуацией экзистенциальной.
Центром спектакля как такового является без каких-либо оговорок именно актерская игра Дмитрия Лебедева (Гальперн) и Сергея Романюка (Джонсон). Оба исполнения психологичны, подробны и образуют настоящий дуэт, что в пространстве камерной сцены выглядит более чем эффектно. Детальность исполнения удивительно плотная, однако она вовсе не становится избыточно-навязчивой, что нередко случается в иных спектаклях со сходным способом существования актеров на сцене. В начале своей встречи, сидя в креслах друг против друга, герои, расслабленно попивая виски и отмечая его хороший вкус, из нескольких глотков делают фактически отдельный спектакль, который при этом не становится «вставным» номером, а логично вписывается в происходящее на сцене: они, удобно откинувшись в креслах, неспешно разговаривают и общаются жестами, но оба пока еще избегают смотреть в глаза собеседнику.
Несмотря на эту редкую гармоничность актерской игры, в ней обращает на себя внимание все-таки вовсе не эта детальная работа, но безупречно тонкое чувство текста – оба актера успешно избегают соблазна удерживать внимание публики подчеркнутыми интонациями и жестами, что как раз позволяет текст и что закономерно перевело бы действие в плоскость мрачноватой комедии, а не драмы, которая, впрочем, позволяет и улыбнуться. Так, например, разговаривая об умершей и о том, что семейная жизнь одного из них с ней вовсе не была такой уж безмятежно-счастливой, оба в какой-то момент переходят на повышенные тона, а потом, резко и почти синхронно вскочив со своих мест, скидывают верхнюю одежду, закатывают рукава и принимают боевые стойки. Но собственно до настоящей драки дело так и не доходит – не менее синхронно же оба почувствуют почти недомогание от такого эмоционального напряжения, а точнее говоря - перенапряжения: ведь перед зрителем не два масочных героя-старика, более подходящих для комедии дель арте, но два немолодых человека, чьи не только слова, но и тела ясно говорят сидящим в зале о том, что в их жизнях время и силы не только для любви, но и даже для гнева ушли почти совсем.
В финале же – когда год спустя герои, теперь уже став друзьями, снова приходят на кладбище, – их образы визуально синхронизируются: они не только почти одинаково одеты, их движения сведены к необходимому минимуму, но и в их интонациях стало куда меньше напряжения. Оно и ясно – для чего лишние слова и жесты тем, кто чувствует и понимает друг друга и без них?
Павел Алексеев - театровед, выпускник СПбГАТИ (2012), аспирант РИИИ. Стипендиат СТД (2011). Читает лекции по вопросам философии современного искусства и культуры. [email protected]