Анна Павленко
«Мой уникальный путь» по пьесе Брайена Фрила, театр «Приют комедианта», Санкт-Петербург, реж. Григорий Дитятковский
«Исцеляю верой» - название вполне загадочное и в то же время обманчивое, как выясняется чуть ли не с первых строк пьесы ирландского драматурга Брайена Фрила. Эта история - не о маге и волшебнике, а в первую очередь, о человеке и его взаимоотношениях со своим талантом. Загадочность же лишь в редкости и необычайности таланта главного героя: он исцеляет больных людей силой мысли. Григорий Дитятковский поставил спектакль по пьесе Фрила, назвав его «Мой уникальный путь», чем отменил всяческую двойственность прочтения. Исполнив роль главного героя – Фрэнка Харди, Дитятковский поведал нам о нелегком пути Артиста, о сомнениях и внутренних противоречиях этого человека, которые приносят равные страдания как ему самому, так и близким людям.
Как и пьеса Фрила, спектакль Дитятковского полностью состоит из монологов. Все построено на воспоминаниях трех героев, появляющихся на сцене по очереди. Мы узнаем историю Фрэнка Харди, умеющего неведомой силой исцелять людей, о его странствиях в фургоне по Великобритании вместе с администратором Тедди и супругой Грейс, роли которых исполнили Сергей Дрейден и Дарина Дружина. Кочевой образ жизни, начисто лишенный комфорта и материальных благ, наряду с деспотизмом личности Фрэнка порою делает жизнь его соратников невыносимо тяжелой, но Грейс и Тедди упрямо остаются верными Фрэнку. Грейс, сбежавшая от родителей со «скоморохом» и бросившая перспективную профессию юриста, вызывает сострадание, Фрэнк, оставивший только что родившую жену на обочине с мертвым ребенком на руках, заочно представляется прямо таки чудовищем. Но от однозначной оценки того или иного персонажа нас постоянно уводят противоречивые факты из их историй.
Между выходами героев на сцену нет плавных логических связок. Приглушенный свет, идущие фоном уличный гул сирены и шум машин наряду с визуальной картиной на мгновение создают ассоциации с мрачновато-загадочной эстетикой фильм-нуара (но сама история к этому жанру отношения не имеет). В этом спектакле оформление играет важную (но ненавязчивую) роль для правильного восприятия контекста истории, атмосферы и общего настроения. Узнаваемый почерк Эмиля Капелюша, художника-метафизика сценографии, придает пространству сцены тень загадочности, тоски по прошлому. Три ряда старых деревянных стульев кинозала, поставленных под прямым углом к зрителю в левой части сцены и небольшая барная стойка – в правой – так называемая «мебель с историей». Как старые вещи на чердаке – видевшие и слышавшие многое о людских судьбах. По бокам у переднего края сцены развешаны фотографии кумиров прошлого, слева – небольшой стеллаж и кресло. Задник пуст, лишь в углу белеет афиша представления «фантастического Фрэнсиса Харди». Место действия - старый кинотеатр или концертный зал – выбрано как нельзя лучше для копания в прошлом, в воспоминаниях. Чувство, возникающее при попадании в некое заброшенное место, где-то когда-то было шумно и людно, настраивает на соответствующий лад. В создании подходящей атмосферы также огромную роль играет и магия света Евгения Ганзбурга. Филигранная работа художника по свету удивительна тем, что ненавязчивые акценты или внезапные вспышки настолько гармоничны с текстом, произносимым в этот момент актерами, что порою кажется, будто без этих штрихов слова имели бы, если не другой смысл, то абсолютно иное воздействие на зрителя. Интересным решением Ганзбурга стали вспышки (одновременно со щелчком затвора фотоаппарата), как правило, появляющиеся в момент обращения героя к одному из своих воспоминаний. Это рисует зрителю ретроспективу и вносит очередной оттенок в тоскливую картину прошлого. Особый колорит также придают то и дело мелькающие в монологах ирландские пабы, старые церкви, фермеры, «певучие уэльские наречия» и трудновыговариваемые географические названия.
Важен порядок появления героев на сцене. Первым нам предстает Тедди, затем Грейс, и только после уже образовавшейся вокруг его личности интриги – сам Фрэнк Харди. Фрэнк, возможно, даже обманывает ожидания тех, кто попался на крючок этой интриги и ожидал увидеть эксцентрика, сумасшедшего гения, человека со сверхспособностями.
В самом его появлении на сцене есть нечто мистическое. Сначала мы лишь слышим его голос в полной темноте – как заклинание он произносит длинные названия вымирающих уэльских деревень, они же проплывают по стенам белыми титрами. Перед нами появляется незаурядный, на первый взгляд, немолодой человек с усталыми глазами. Самопрезентация весьма скромна, Фрэнк рассказывает обо всем – о своем даре, об отношениях с Тедди и Грейс, о «пациентах». Всем интересно, дар ли это или шарлатанство. Во время монолога, мучая сознание в поисках ясности, в какой-то момент вдруг осознаешь, что ответ на эту задачку прямо перед нами. Можно сказать, что Фрэнк-Дитятковский буквально продемонстрировал, каким образом можно влиять на публику, или даже ею манипулировать. Герой «лечил» людей подобными неведомыми методами: актерская техника, контакт с залом. Не случайно просится эта параллель между актерским мастерством и даром исцеления. Фрэнк – человек в себе и жертва своего «дара». Маска ему необходима. Во-первых, это для него возможность скрыть свои сомнения, неуверенность в успехе, огромное желание завязать эту игру и бессилие перед ней. Существование его как артиста возможно, лишь пока находящиеся рядом Грейс и Тедди так же верят в его способности. Но свою зависимость и уязвимость он вынужден скрывать.
В голосе Фрэнка слышатся нотки горечи, его хохоток и частые усмешки, сопровождающие рассказ, - попытки скрыть невероятную тяжесть бремени, коим является для него дар целителя. Почти декламационная, торжественная манера речи; взмахи рук, поднятый вверх палец и широко раскрытые глаза, обращенные в зал, - таким образом, он придает невероятную важность каждому слову. Выясняется, что его отношения с «пациентами» были куда более тонкими, чем нам представлялось, и основаны они были, по его словам, на взаимной ненависти. В этом и кроются все страдания Фрэнка, раздолье для рефлексии. Он был уверен в том, что эти жалкие отчаявшиеся люди его раскусили и пришли только за тем, чтобы он подтвердил их страдания. Между ним и больными существовал безмолвный сговор, полностью превративший эти «представления» в игру. Он вел, они подыгрывали. Этого он вынести не мог, особенно, когда «знал, что чуда не произойдет», но был вынужден играть до конца.
В персонаже Сергея Дрейдена (Тэдди), наравне с внешним простодушием, манерами старомодного романтика и джентльмена, есть глубокое понимание механизмов человеческих отношений и житейской казуистики, необычайное чувство правды. Но, что важнее, - старания сохранить дистанцию, насколько это возможно. Все, что рассказывает Тедди (как и в случае остальных героев) обращено только лишь к зрителю. В этом спектакле зритель – не просто формальный «соучастник», с особым доверием персонажи рассказывают нам то, что никогда не скажут (не сказали) друг другу. Престарелый администратор Тедди выдает бесконечную привязанность и верность делу своей жизни. Хотя из его слов ясно, что он ушел из профессии, стены его жилища увешаны фотографиями и афишами, а внешний вид (брюки на подтяжках, пиджак, бабочка на шее, вельветовая кепка, на пальце – большой перстень) – будто нежелание расставаться с дорогим сердцу обличьем шоумена. Во время одного из монологов он вертит в руках старый облупившийся диско-шар. Во всех окружающих Тедди предметах – дух прошлого, да и в его манерах есть нечто старомодное, что вкупе с его необычным произношением (английский диалект в русском варианте Дрейдена обозначается заменой гласных: «танцАвать», «цАлАвать», «гАлубчик») и фирменным словечком «фантастный» создает образ престарелого доброго джентльмена «с чудинкой».
Грейс в исполнении Дарины Дружины не похожа на музу. Заботливой «мамочкой» ее тоже не назвать. Ее предназначение гораздо печальней, даже трагичней. Дружина наделила своего персонажа чертами и выносливой, терпеливой, верной «подруги жизни», и отчаянной бесконечно влюбленной женщины, в которой самопожертвование, трепет и даже страх сочетаются с умением все эти чувства подавлять во благо «общего дела». Она не просто вынуждена долгие годы находиться лишь на обочине этого самого уникального пути ее супруга, быть в тени его таланта, но и переживать самой его душевные терзания, сомнения. И самая большая трудность в том, что Фрэнк не позволяет ему сопереживать, более того, не подает виду, что участие Грейс в его судьбе ему необходимо. Претерпевая всяческие обиды и унижения, вроде представления ее окружающим под разными фамилиями или вообще в статусе любовницы, она не в силах пробить эту стену и добиться хотя бы взгляда его «нестерпимо благостных глаз». Плата за право на его любовь высока, Грейс приходится выносить неимоверные трудности, находясь рядом с этим человеком. Она готова страдать вместе с ним, но даже это ей не дозволено. На схеме Тедди кружочек «амбиция» у Грейс был бы пуст. Прощание с этими амбициями произошло еще в тот момент, когда она, отказавшись от карьеры юриста, убегает из дома, полного ханжества и высокомерия. Жить своей жизнью уже не представляется возможным, его жизнью – тем более. Последнее, что у нее остается и заменяет жизненные амбиции – это желание иметь ребенка. Мало того, что в момент рождения мертвого ребенка Грейс Фрэнк выказал полное безразличие, еще и будто наложил обет безмолвия – об этой истории никто никогда не говорил вслух. Один лишь Тедди в тот день предпринял попытки помочь. Тон его голоса во время рассказа об этом случае выдает мучения от невозможности реальной помощи и безграничное уважение к отчаянной и мужественной женщине.
Во всем образе Грейс - ее постоянные метания от неистовой чувственности и надрыва к рассудительности и здравому смыслу. Порицание и тут же оправдание Фрэнка в наших глазах, нотки жалости и ненависти в голосе - поочередно. Грейс Дружины – импульсивна и невероятно растеряна. Ее рассказ достигает наибольшего накала во время исполнения своеобразного танца вслед за историей о мертворожденном ребенке. Пластическое решение удачно заменяет слезы и страсти в клочья, которые могли бы логично последовать за монологом. Сперва это похоже на судороги вялых конечностей, неистовые и страшные. Перемещения со стула на стул, с ряда на ряд, резкие запрокидывания головы, а затем ритмичный топот под звуки волынки. Все эти деревушки, концертные залы, пьянки, сырые матрацы, фургон, бесконечные дороги – круговорот, где нет места созданию семьи, «мерзость запустения». Аберхозен, Аберпорт, Кинолохберви, Инверберви - для нее звучат как проклятия. В завершение своего второго монолога она говорит, что была всего лишь одной из фантазий Фрэнка, без него перестающей существовать. Взяв с барной стоки диско-шар и подложив его под платье, она поглаживает живот, затем вырывает воображаемого ребенка обратно, и, повесив шар под потолок, завершает этот танец, в котором сконцентрировано все ее отчаяние и бессилие.
Время действия в спектакле неоднозначно. Нам постепенно становится ясно, что в живых остался только Тедди. На смерть Фрэнка нам недвусмысленно намекает очерченный Тедди меловой контур фигуры на заднике, зловеще белеющий в полумраке старого концертного зала. О самоубийстве Грейс (передозировка снотворным) мы узнаем из монолога Тедди. В то же время создается впечатление, что все три героя рассказывают обо всем случившемся как о воспоминании, в одно и то же время. Возможно, именно по причине разных временных измерений персонажи пересекаются друг с другом по ходу действия лишь в собственных рассказах и воспоминаниях. И дело не только в следовании композиции пьесы, но также и в смысловом посыле: каждый персонаж действительно рассказывает отдельную историю. Не сразу зритель понимает, что слушает рассказ об одних и тех же событиях. Каждый добавляет новые детали, представляет факты совсем в ином свете.
Из-за разделения повествования на отдельные монологи также напрашивается мысль о том, что речь идет об уникальном пути каждого из героев. Пускай путь Фрэнка – это главная дорога, а у Грейс и Тедди - лишь тропинки, но от меньших масштабов и меньшего величия их путь не менее уникален. И каждый рассказывает эту историю с высоты своей колокольни, можно сказать, авторски. Сопоставление этих путей и восприятие истории через призму всех персонажей, не упуская ниточки, ведущие к центру истории - и составляет зрительскую задачу.
В оформлении представлены рисунки автора текста.
Анна Павленко - студентка 1-го курса театроведческого факультета СПбГАТИ, выпускница СПбГУКИ (2011).
