Катерина Вахрамцева
"Елка у Ивановых" Александра Введенского, реж. Денис Азаров, Гоголь-центр
Истина была то, что жизнь есть бессмыслица. (Лев Толстой, «Исповедь»)
Всё, что происходит на сцене, напоминает состояние кванта в физических системах – ничего не понятно. Непонятно даже, где здесь сцена и откуда появятся актёры. Зрители рассажены по всему помещению, все стулья повернуты в разные стороны. Куда смотреть – абсолютно не ясно, поэтому зритель до начала спектакля разглядывает все, что находится между рядов, – диван, накрытый клетчатым пледом, пианино, игрушечного коня, стол, два больших шкафа – через один из них зритель в это странное пространство и попадает, согнувшись в три погибели.
Простыми средствами создана модель хаотичной первозданности забытого Богом мира в тот самый момент, когда еще не прозвучало слово. И слово звучит. Актёры начинают появляться "через портал" уже знакомого нам предмета мебели. Вся толпа разновозрастной детворы сквозь створки шкафа заполняет пространство между стульями со зрителями, и мы слышим первую фразу годовалого мальчика Пети Перова: «Будет елка? Будет. А вдруг не будет. Вдруг я умру?» Является мир.
Нигде богооставленность, экзистенциальный страх и бессмысленность существования так ярко не выражены, как в этой пьесе. Это достигнуто средствами абсурда – от алогичного к здравому смыслу. «Ёлка у Ивановых» - одновременность совершенно разных элементов. Это и пародия, и гротеск, и традиционно построенная драма, и серьезное толкование таких отвлеченных тем, как смерть и Бог, к которым автор, очевидно, имеет большой личный интерес.
Введенский пародирует традиционную драматургию, поделив короткое произведение на четыре действия и девять сцен; кроме того, он вставляет ремарки с очень точными определениями времени, которые каждый раз оглашает повар и автор в одном лице (Элеонора Лапицкая). Своим звучным голосом она проговаривает все авторские подсказки, помогая зрителю разобраться в происходящем или наоборот еще более запутаться.
Самого маленького героя пьесы, Петю Перова, годовалого мальчика, играет самая пожилая актриса театра Майя Ивашкевич. И выглядит невероятно органично в роли ребёнка.
В спектакле пугает то, что актёры играют максимально достоверно, по Станиславскому. Пугает та действительность и правдивость, которая создается на сцене. А ведь такая семья Пузыревых на самом деле могла бы жить, и собака Вера играла бы на рояле в гостиной. И это животное являлось бы единственным адекватным членом семьи.
На весь этот абсурд в собачьей шкуре, а точнее в изысканном чёрном костюме, взирает со стороны Юрий Лобиков. До поры до времени он является немым зрителем, аккомпаниатором, но когда убивают Соню, в этой семье начинает говорить и четырёхлапый друг – актёр кричит во весь голос.
Яна Иртеньева играет Соню Острову, центральный образ спектакля. Постоянно с плюшевым медведем, которого очень неудобно носить в руках, но его все равно таскают – за уши, за ноги, под мышкой. Постоянно поправляя свои волосы с красными бантами и пытаясь расслабить туго затянутые косы; постоянно подтягивающая колготы, дурацкие хлопковые колготы в рубчик, которые, кажется, надевали на всех в детском саду.
Соня – первый мёртвый ребёнок в семье. Это жертвенное убийство от топора няньки Аделины Францевны в канун Сочельника. С этого момента начинается семейное путешествие на тот свет.
Соня остается в спектакле тенью, призраком. Когда все дети убегают встречать ёлку, она остается одна и идет к столу. Этого у Введенского в пьесе нет, но режиссёр намерено вставляет эту сцену, показывая зрителю всё остервенение и злость не дождавшегося ёлки ребёнка. Тридцатидвухлетняя девочка рубит головы своим плюшевым игрушкам. Рубит как настоящий мясник, знающий толк в своем деле. Рубит с жестокостью, думая о мести и вспоминая о том, как убивали ее. Сцена длится совсем недолго, игрушечные головы летят в зрителей, но создается впечатление, что это длится бесконечно.
На Малой сцене, где проходит спектакль, находятся два шкафа с распахивающимися дверьми, напоминающие храмовые ворота. Через одни зритель и актёр в помещение попадают, а в другие отправляются умершие дети. Вход, через который в помещение попадают зрители и актёры – животворный проем, дарующий свет. Дверь же вторая – портал в мир загробный, иной. Соответственно площадка для игры и зрительный зал – переходный этап между двумя мирами.
Отдельного поклона заслуживает то, как режиссёр обыграл начало второй картины – встречу лесорубов. Бородатые мужики, вышедшие из глухих лесов, поют задушевную песню, которая наполняет сердца зрителей радостью от близости главного праздника в году – Рождества. Мифология о рождении Спасителя тесно переплетается с русской идеей народа-богоносца: "С престола смотрит Бог / И улыбаясь кротко / Вздыхает тихо ох, / Народ ты мой сиротка." Кульминацией людского терпения каждый год становится праздник, с которым связана надежда на лучшее.
Именно благодаря вводу в спектакль этой пропитанной чувством песни, режиссёр предлагает посмотреть зрителю через два фильтра восприятия на один и тот же день, на один и тот же праздник. Яркая антитеза меркантильности и бескорыстия, аристократизма и народности, язычества и христианства проходит через весь спектакль. Ожидание ёлки в семье Пузырёвых, с которого-то и начинается пьеса, - это желание материального, стремление к языческой простоте восприятия вещей. А лесорубы ждут Бога, к которому и обращают свою песню.
Также примечательна сцена в полицейском участке, где ведут следствие над нянькой Аделиной Францевной, которую играет очаровательная рыжеволосая Евгения Афонская. Эта девушка кричит текст, написанный Введенским, и кается в содеянном. Сам характер мизансцены говорит об её одиночестве - полицейские сгрудились за столом с папками и бумагами, отгородились от нее, они сплочены; а она одна, стоит и начинает медленно сходить с ума от осознания случившегося. Сцена в полицейском участке предваряется обоюдным сумасшествием родителей Сони Островой, которые после убийства дочери начинают совокупляться на диване. Пузырева-мать и Пузырев-отец отходят к скромной постели в глубине сцены и накрываются одеялом. Режиссер осознанно отказывается от красок в любовной сцене, чтобы еще раз напомнить зрителю о том, что это не пошлость и не накал страстей – это система естественных противовесов бытия, когда одна жизнь прерывается, а другая зарождается.
Финальный аккорд спектакля – семейный праздник. Дети, наряженные в заячьи ушки, Пузырёва-мать, надевшая изысканное платье, появляются перед зрителем в другом, новом портале, который открывается в стене и напоминает экран плазменного телевизора. Начинается пляска смерти. Перед зрителем предстает причудливая фантасмагория - все семейство радостно кружит вокруг ёлки, поёт еще более причудливую песню:
Вдруг музыка гремит
Как сабля о гранит.
Все открывают дверь
И мы въезжаем в Тверь.
Не в Тверь, а просто в зало,
Наполненное елкой.
И этот небольшой открывшийся взору зрителя зал, в котором помещается вся разновозрастная ватага, наполнен только этой самой ёлкой как символом Рождества, наполнен праздником. Они обмотаны мишурой, которая причудливо переливается, они прыгают и радуются. И друг за другом умирают. Кривое зеркало человеческих трагедий, появившееся на сцене, особенно актуально и близко зрителю, каждодневно погружающемуся в чёрный ад информационных потоков современных средств массовой информации. Перед нами – любая трансляция в новогоднюю ночь с песнями, плясками и разложением. Праздник продолжается.
Режиссёр Денис Азаров решил ставить абсурдистскую пьесу реалистично. Как еще ставить абсурд в абсурдной стране? Только реалистично, только оправдывая каждый жест, каждое слово.
Катерина Вахрамцева - студентка первого курса театроведческого факультета ГИТИСа.