Юрий Чеботарев
"Сказка о том, что мы можем, а чего нет" Михаила Дурненкова по сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова, реж. Марат Гацалов, Московский Художественный театр имени А.П. Чехова
Запев
Придя на сказку в МХТ, люд растерялся, ведомый безликим конвоиром в униформе вокруг казармы со множеством дверей. Дежурные разбивали зрителей на группы и разводили по подсобкам-отсекам, словно в ожидании допроса. После нервной паузы (вжавшей публику в стулья) пошла чередом будничность ментовки.
Полицейский поволок тело в полиэтилене, козыряя священнику; тот, гаркнув "здорово" и переступив через труп, продолжил рассеяно бормотать и освящать предметы; окончив, пометил пол кабинета крестом ("тут готово") и скрылся дальше. Навстречу пробежала нагая девица, махнув менту, волокущему огнетушитель. Циклопский рёв за стеной грозил снести мрази башку, дай он еще раз кому-то свою рацию. Кого-то там еще шманали.
Быличка началась. Банда на двух воронках двинула разбираться с неподотчетным домом, который вообще какой-то чудной, с ночными гостями (то ли бордель, то ли сказочный терем) - но вернулась восвояси. У рыжеволосой владелицы жилплощади имелись документы за подписью самого босса Махмудова, бывшего во главе налёта. Долго ли, ведьма и сама явилась в участок по повестке, принеся с собой мистический ореол сказки. По-своему разрешив ее загадки, босс (обещая рэкетирские поблажки) собрался ее полюбить, хвастая, что к нему баб хоть час води, а он их любить будет, а если силы выйдут - он их взглядом любить будет... "Бедный, вылечу тебя, а то иссякнешь", - таков был ответ - и всё; никого.
Тут и пошли один за другим скоморошьи фарсы и причуды. Мусора орали заговоры во главе со священником, чтоб вернуть начальству отдела правоохранения достоинство; устроил бесноватый ритуал с зеркалами какой-то приглашенный разведчик, у которого в итоге начался приступ безумия и страха. Потерянный в междумирье, полуспятивший штат делал горячечные попытки установить слежку за подозреваемой Мариной Калашниковой - ловкой будто жар-птица.
Междумирье
На сцене всё двоится, это такой режим существования спектакля. Стоило сбить порядок, лишить силы институцию, обеспечивающую охрану нормы, тут же заворочилась вся магическая подноготная мира, выводя приметы и заговоры из тисков привычки. Оживало двоеверие первых веков христианства. Язык впитал сказочный и морочный миры, фольклорная ритмическая проза открыта в спектакле для вкраплений (тоже ритмичного) необузданного сбивчивого арго.
Двоится человек. Сонный Махмудов, которого проститутки тщились оживотворить, оказался пластмассовым муляжом, а безумный и перекошенный витальный двойник лихорадочно бродил вокруг. Когда же, перед самым пожаром, он вообразил, что ведьма готова ему отдаться, та, конечно же, исчезла, оставив свою стылую копию - манекен. Цельности нет, границы живого потеряны, как в сюрреалистической фотографии или кибер-панке.
Расколото само место действия, которое принимает облик то дурки, то болотной топи с блуждающими огнями, то опять "ментуры". Знаки достоверности смыты, остаётся только озираться и мнить, что ты не в палате, а в своём кабинете, ощупываешь казенный халат.
Особенно потерян зритель. Одурманенный маревом и чудесами, наглотавшись воздуха, отравленного злобой и тайной, зритель отброшен на самый край и словно забыт; актерам хватает одержимости помимо зрителя, вокруг все будто чокнулись при исполнении служебных обязанностей.
Отчеты о поимке Калашниковой, рассказы про ее горевший когда-то дом кишат небывальщиной, пронизаны традицией городских мифов - вокруг свиты Воланда или Чичикова - и всех на свете слухов площади, очереди или интернета. Памятуя о том, как ведьма прогнала отряд полиции небывалыми документами, люди в полицейской форме сами в приступах тоски бредили о каких-то бумагах с огромной гербовой печатью, с ней не страшна нечистая. Между тем, начальник Махмудов, окруженный пугливо заискивающей толпой ломак, раздираем между желанием отыметь сказку и умолять об ответной любви.
Опомнившемуся зрителю мерещится что вот тут, в лоне междумирья, объятого тоской по сказке и пропитанного рутинной жестокостью, и народился нынешний век фейков, уток, дезы, политической мифологии, медийных скандалов и мифотворчества; мир кривды с повышенной турбулентностью, который искушает обычных людей, манипулирует ими.
Каркас
В Московском Художественном театре режиссер Марат Гацалов и драматург Михаил Дурненков развернули беспокойное исследование штампов по поводу института правоохранения (карьеризм, тупая муштра и травля, жестокость, беззаконие) и института церкви (двуличность). С той минуты, как священник подговорил "взять ведьму хорошим настроением", все стали хохотать истеричным, визгливым, хтоническим смехом, а истерзанный болезнью Махмудов чуть не перестрелял труппу глумцов, воздух спектакля стал искриться сумасшествием. Ближе к середине апогей "ритуального бесчинства" и кривляний, обернулся глухой мглой, озвученной стуками ударов. Вмиг невиданный накал болотных огней сломал глаза. Когда воспаленный взгляд оправился, стало ясно, что стены и потолок выломаны, оголен каркас спектакля, скелет четырех комнат ментовки, преображенной в психбольницу. Это озарение объяснило болезненно-балаганный модус всей сатиры; безумные разыгрывают драму в доме скорби - как в пьесах Владимира Сорокина. Ведьма делает вокальные упражнения в духе алеаторики, агент Махмудова не хочет сдавать ее главарю, другой мент хлыстует вокруг своего босса, вымогая повышение в обмен на сказки про ведьму и ее дом.
Публика, оказалось, четвертована и составляет два обращенных друг к другу ряда, каждый из которых разбит на две комнаты. Они как бы отражают друг друга, делая и из зрителей анфиладу зеркальных отражений. И всё-таки зритель в безопасности. Кажется, ставка на экспрессию придаёт спектаклю некий отвлеченный и схематичный характер. Всё слишком ирреально, чтоб стать всерьез и задеть наблюдателя.
В отличие от постановки Кирилла Серебренникова на сходную проблематику ("Отморозки" по прозе Захара Прилепина), где сильна документальная составляющая, а мистические вкрапления не играют сюжетообразующей роли, "Сказка..." не становится вдумчивой. Спектакль скорее срабатывает как жуткий, эстетически интересный аттракцион или грубая карикатура. Показатель очень простой - зрителю некому сочувствовать и негде, оторопев, узнать себя. До преображения каждый видел четверть спектакля, но, ослепнув, что-то прозрел, окруженный огнями. Но сам он не трансгрессировал; он словно не при чем.
Фото Анастасии Коротич
Юрий Чеботарев - студент 1 курса отделения культурологии факультета философии ВШЭ (Москва)
