Ксения Русинова
«Евгений Онегин» Петра Чайковского, Михайловский театр, Санкт-Петербург, режиссер Василий Бархатов, художник Зиновий Марголин, музыкальный руководитель и дирижер Василий Петренко
Онегинский спектакль Андрия Жолдака уехал во Францию, уступив сцену Михайловского театра «Евгению Онегину» в постановке Василия Бархатова. Станет ли этот «Онегин» новым петербургским брендом – пока не ясно (эта постановка - третья по счету за последние два сезона после Жолдака и спектакля Степанюка в Мариинском театре), хотя идея нового художественного руководителя оперы Михайловского – ставить раз в один-два сезона нового «Онегина» - любопытна. Программка к спектаклю (с высказываниями постановщиков, где расшифровываются интерпретации образов) так подробна, что до просмотра лучше её вовсе не читать - иначе станет неинтересно разбираться самостоятельно. Везде - отсылки к Чехову, но ведь спектакль и в самом деле «чеховский» — по манере подачи материала, как простого, вырванного из временного контекста повествования о двух людях и их несостоявшейся любви. В этом, конечно, особая прелесть спектакля: обыденность и даже безыскусность истории таит в себе глубокий трагизм.
Всё начинается с деревни Лариных: тесный, убогий домишко, прижатый к обочине, где в тесной кухне ютятся четыре одинокие, уставшие друг от друга женщины. А вокруг – диковатый, деревенский люд, шумные гулянки, попойки. Ларина-старшая (Анастасия Виноградова-Заболотская) ностальгирует об упущенной жизни, Нянька (Любовь Соколова) мрачно одергивает её, Ольга (Ирина Шишкова) скандалит и бьет посуду, а Татьяна (Асмик Григорян), традиционно с книжкой в руках, нервно зажимает уши. Невыносимость и убогость жизни нашла отражение и в оформлении – декорация Зиновия Марголина тонко расставила акценты духовного запустения: бедная кухня, пустая веранда. А на фоне – в противовес тягостному быту — пронзительно-синий абрис реки, уходящей далеко за горизонт, как дорога к непостижимому, недосягаемому, бесконечно-далекому.
Именно со стороны реки появляется Ленский (Дмитрий Корчак) с Онегиным (Владислав Сулимский). В душной тесноте существования Онегин для Татьяны – символ новой жизни, светлой, а главное – другой. Её письмо – мольба о спасении, она даже в отчаянии что-то переписывает из листочков, беспечно позабытых поэтом Ленским. Актриса Асмик Григорян – порывистая, мечущаяся - в этой сцене все больше похожа на свою предыдущую героиню, Сенту из «Летучего Голландца», готовую в любой момент приставить пистолет к виску.
Но эта порывистость в соединении с природной деревенской дикостью только перепугали Онегина. Вот он-то и в самом деле герой чеховский: неуверенный, растерянный, смущенный, сомневающийся. Куда ему до демонического Яниса Апейниса из спектакля Жолдака – этот кухонный, домашний Онегин не в состоянии справиться и со своей жизнью, собраться с силами для решительного отказа: после признания он, очевидно, даже не перестаёт бывать в доме Лариных. На кухне его привычно потчуют чаем, зовут на зимние гуляния, а народ, тем временем, записав «вечную невесту» Татьяну ему в жены, сплетничает.
Активность социума становится двигателем сюжета, виновником нелепых, трагический случайностей: они сталкивают двух друзей в страшной драке. В версии Бархатова нет дуэли, да и откуда ей здесь взяться – ссора Ленского и Онегина носит характер детско-дружеской обиды из-за «девочки во дворе», и вроде как оба уже готовы разойтись: Ленский отправился бы дальше записывать все происходящее с ним в блокнот, который он по писательской привычке всюду носит с собой: там и стихи для Ольги, и удачные эпитеты, и впечатления о новых ощущениях (даже в ожидании «дуэли» он не забывает карандаша). Но тут вмешивается «сила судьбы», воплощенная в полупьяном, диковатом народе (не зря у жителей в честь праздника звериные маски, рогатые головы), который, соскучившись по мордобою, со звериным азартом и жаждой расправы хоть над кем-нибудь, подталкивает друзей к продолжению драки, подпихивает сопротивляющегося Ленского к потрясенному Онегину и в итоге сталкивает поэта с горы.
Толпа в спектакле — двуликий Янус — имеет два облика: грязная, пьяная, мордобойная деревня во втором акте сменится холодным, рациональным, безразличным светским обществом.
Последняя встреча Татьяны и Онегина происходит на железной дороге: волнительный стук колес, перемена города, места, судьбы. Где, казалось бы, как ни здесь, махнуть рукой на устроенную жизнь и на красавца-мужа Гремина, который чудо как хорош в исполнении солиста Венской оперы Айна Ангера?! Он – представитель сильных мира сего, а его ария – спокойная уверенность в собственной непобедимости, первенстве, утверждение прав на Татьяну. Попыхивая сигарой, он ждет, пока Онегин – все такой же помятый, растерянный, жалкий – пытается объясниться с Татьяной. Но и она – уже часть другого мира, не грязного, не хмельного, не нищего, но не менее жестокого к чувству – это слово иррационально для них, неприлично, подлежит обсуждению (Татьяна в доказательство рахмахивает перед Онегиным газетой с последними сплетнями).
Любовь героев режиссером не отрицается, и в этом ему очень помогает музыка Чайковского – "переживающая", со сложной системой психологических подтекстов и мотивов, глубокая, недосказанная, в проникновенном исполнении оркестра под руководством Василия Петренко. Но банальная власть обстоятельств над человеком перебарывает внезапно вспыхнувшее чувство.
Упростив историю до случайной, обыкновенно-бытовой, Бархатов не обрывает её романтическим выкриком-приговором Онегина: слабое «О жалкий жребий мой» тонет в суетной жизни железнодорожной станции со всем её ежедневным бытом – сомнительными личностями, стреляющими сигареты, усталыми тетками с плотно забитыми сумками, шумом, выкриками, очередями.Тонет, расплывается человеческая драма, теперь уже – одна из историй постороннего, безразличного нам, в сущности, прохожего.
Фотографии с сайта театра.
Ксения Русинова - студентка театроведческого факультета СПбГАТИ, [email protected].
