Ольга Завалишина
Портрет актера Московского Художественного театра имени А. Чехова Алексея Кравченко
Алексей Кравченко — актер бесстрашный, кажется, ему под силу абсолютно всё. Он то отплясывает в музыкально-драматической постановке Адольфа Шапиро «Мефисто», то плачет там же от осознания, что гибкость и аполитичность загнали в угол, а самые большие страхи стали явью.
Преображается до неузнаваемости в душевнобольного в постановке Кирилла Серебренникова «Человек-подушка». В этой роли Алексей, кажется, меняется физически, крепко сложенный спортивный мужчина вдруг (не без заслуги костюмеров и гримеров) начинает выглядеть рыхлым увальнем. Он тонко воспроизводит мимику и жестикуляцию человека с особенностями, не впадая в пародию, добивается иногда ужасающего правдоподобия.
Совсем другим выглядит Роберт Тернов, министр резиновых изделий из богомоловской версии «Идеального мужа». Тут Кравченко играет роль в роли. Вот он сильный успешный политик, мужчина-обольститель, резкий в выражениях и чересчур откровенный в проявлении своих чувств. Как выясняется позже, чувств фальшивых: образ успешного бизнесмена-циника — умело созданная маска.
На самом деле герой, Тернов, оказывается бесконечно сложным образом; человек, поющий смешную детскую песенку в пьяном угаре, становится тонким и ранимым, как Нина Заречная во втором акте «Чайки» (чей монолог и читает Роберт-Кравченко ближе к концу спектакля). Позже актер плачет на камеру под песню «Айсберг», поглощая эклеры. Этот момент спектакля не записан на видео, каждый раз Алексей находится за сценой и перед объективом переживает всю гамму эмоций, которую зрители видят на огромных экранах. Обычно зал и «лежит» от смеха, и сострадает Роберту одновременно.
В постановке польского режиссера Яна Кляты Кравченко проходит путь от Макбета-полководца до обезумевшего от ужаса короля, вовлеченного женой в страшные кровавые игры. Благодаря умению передавать эмоции на уровне взгляда и жеста одной из самых страшных сцен становится та, где Макбет держит на руках новорожденного сына Банко. Алексей стоит с младенцем, улыбается, играет с ним, улюлюкает, но ни на секунду не рассеивается ощущение ужаса, кажется, сейчас ты моргнешь, а король, крепко сжав сильные руки, сломает хрупкое тельце, словно фарфоровую чашечку.
В спектакле Константина Богомолова «Карамазовы» на протяжении большей части первого действия (около 80 % времени точно) брат Иван молчит, практически постоянно находясь на сцене. Чарующий исходящей от него энергией, какой-то необъяснимой силой, дикой и первобытной, Алексей Кравченко умудряется одним только взглядом транслировать ироничное отношение к происходящему. Сарказм и равнодушие сменяются презрением и гневом в сцене, когда пьяненький отец вдруг начинает рассказывать историю, как раз в жизни обидел свою жену-кликушу, мать Алёши и, соответственно, Ивана.
Взгляд Кравченко мгновенно вспыхивает, кажется, сейчас он сорвется с места и задушит родителя собственными руками, но вот гнев сменяется болью. Видимо, в этот момент воспоминания о матери захватывают сознание, после краткосрочного смятения приходит привычное выражение лица, полное иронии и пренебрежения. Ощущение собственного превосходства снова переполняет героя.
Во втором акте молчаливый персонаж вдруг начинает говорить: чем сильнее раскручивается действие, тем больше слов произносит Иван. Создаётся ощущение, что при виде брата Алёши в нём пробивается всё накопившееся, невысказанное годами. Словно родник, проложивший путь по засохшей и растрескавшейся, обезвоженной поверхности, слова вырываются из уст среднего Карамазова. Кравченко уже не сдерживает себя, он отдаётся во власть эмоций. Страшный монолог Ивана о некрасовской лошади и детках, о принятии Бога и непринятии мира его в восприятии Алексея действительно звучит как настоящий «бунт».
Кравченко говорит медленно, дышит размеренно, каждое слово постепенно обретает форму и вылетает за пределы сцены. У актёра тяжелый взгляд. Кажется, он, пронизывая десятки рядов зрительного зала, выходит за пределы здания театра. Кравченко спокоен и возбужден до предела одновременно, он не пытается разжалобить зал, выдавить слезу и сочувствие. Но длится это недолго. Такой искренности и откровенности от Карамазова больше никто не увидит, эта сиюминутная слабость, обнажившая истинное лицо, больше не завладеет Иваном.
Он словно исповедуется любимому младшему брату. Ищет в его светлом лике ответы, которые никто не в силах дать, внутренне разочаровывается и снова закрывается в своей скорлупе. Циничное, пренебрежительное отношение ко всему вокруг, словно броня, снова скрывает настоящего его.
Совсем иным предстаёт Иван перед Катериной Ивановной. На сцене появляется красивый мужчина: слегка потертые джинсы, пиджак по фигуре, светлые волосы зачесаны назад, длинный белоснежный локон выделяется среди общего соломенного цвета, кажется, он хочет отделиться и спадать на лицо (Кравченко очень эффектно седеет), выбритые виски, слегка тронутые серебром, переливаются в свете софитов.
Он этакий щеголь, который красуется перед понравившейся девушкой, на губах едва заметно проявляется улыбка. В ней нет пренебрежения, иронии, скорее, Алексей становится похожим на сытого довольного кота, он сидит напротив Катерины вальяжно и свободно, будто нежится на солнышке.
Это тоже временное состояние: пара колких фраз, брошенных друг в друга, и Кравченко на мгновение вспыхивает, в голосе звенит обида, спустя секунду на лице снова возникает отрешенная презрительная маска. Иногда кажется, что ему слишком тоскливо в этом городе, с этими людьми, даже чувства к Верховцевой ненастоящие. Скорее, эта «любовь» — еще один способ развеять скуку.
Так кого же играет Алексей Кравченко? Уставшего от провинциальной жизни образованного молодого человека? Серого кардинала, словно паук, накинувшего сети на членов семьи и тянущего богатство? Отрешенного потерянного юношу, который не может примириться с ситуацией, положением, окружающей его реальностью?
Сидя в зрительном зале, очень сложно понять, где настоящий Иван Карамазов, а где очередная маска. За каждым затейливым завитком — пустота, за каждым проблеском — очередной узор. Его Иван разбирается в себе на протяжении всего спектакля, он ищет, пробует, принимает или отталкивает, скрытничает или слишком откровенно обнажается в своём бесконечном поиске истины, сути и себя самого.
И сам режиссер, и актеры, работающие с Константином Богомоловым, постоянно говорят, что не стоит задачи стать кем-то другим. Роль — поиск в себе качеств героя спектакля, пропускание образа через себя. Стоит попытаться представить, что тебе приснился сон, где ты был, например, Иваном Карамазовым, во время спектакля задача — пересказать всё приснившееся максимально живо и ярко.
Воплощение образа — попытка уловить ускользающие грезы и поделиться ими с залом. От этого каждый спектакль выходит непохожим на предыдущий, у актеров есть канва, границы, в которых они «вспоминают» историю, но ощущения могут варьироваться.
Это и сковывает, и дает некую свободу одновременно. Игра должна быть максимально приближена к реальному поведению, без гротеска (если того только не требует характер персонажа), вычурности и «театральных» жестов, т. е. она должна отражать то, как бы вел себя человек в ситуации, которая приснилась конкретно ему. Актер должен понимать, что он — это он, а не герой романа. В то же время нет брехтовской техники отчуждения, ведь пересказ собственного сна — это непосредственное участие, принятие себя в той ситуации, а не трансляция взгляда автора.
Иван преображается от второго к третьему акту, возможно, Карамазов ощущает свободу, больше ничто не может сдерживать умного, образованного и хитрого молодого человека. Смерть отца как свалившийся груз с его плеч. Уехав в Италию (а не в Чермашню, как советовал сводный брат), Иван предаётся обычным мирским развлечениям. Когда ему сообщают весть об отце, мы видим запись на экране, где средний брат танцует в клубе и чувствует себя счастливым. Знает он про свершившееся? Прав ли Смердяков, называя Ивана главным злодеем и убивцем? Уловить это не представляется возможным, Карамазов просто счастлив, словно подросток, сбежавший от строгих родителей, он дышит полной грудью. Пьяный угар в столпах искусственного света и тумана, искренняя радость или попытка скрыть страх, боль, ненависть?
На похоронах отца — всё тот же человек в презрительной маске. Пожалуй, одной из самых интересных сцен является та, где Иван разговаривает со Смердяковым. Павел Федорович рассказывает брату историю убийства отца. Карамазов очень внимательно слушает, его лицо выражает крайнюю заинтересованность. Незаметно для себя самого странные отблески начинают проступать во взгляде, кажется, его вот-вот затянет какой-то легкой поволокой. Алексей Кравченко очень аккуратно, ненавязчиво, тонкой пунктирной линией прорисовывает, как скрытые опасные мысли постепенно вырываются наружу.
Иван желал смерти родителя, желал настолько, что рассказ Смердякова вызывает в нем нечто схожее с физическим возбуждением, чем дальше идёт повествование, тем сильнее распаляется Карамазов. Он уже практически перестает себя контролировать, как вдруг резко осекается, испугавшись происходящего.
Рефреном в этот момент звучит речь Ивана из первой части спектакля, где он осуждает человека, теряющего контроль над собой в процессе порки ребёнка. Выходит, Карамазов не так далек от людей, которых так рьяно осуждал, он наслаждается рассказом, как треснул череп отца, чувствует страсть и ничего не может с собой поделать.
Возможно, именно тогда рассудок даёт трещину. Последующая встреча с чёртом уже не выглядит такой надуманной и нереальной. Герой Алексея Кравченко не просто разочаровался сам в себе, но смог пережить саморазоблачение. Иван принимает чёрную «карамазовскую» суть, сладострастие, оглушающую жажду жизни и тягу к порокам и решает испить свой кубок до дна. Не пытаться больше найти справедливости в мире, вообще не думать об этом мире, а жадно пить-пить-пить жизнь, пока она не иссякнет.
В последней сцене спектакля на сцену выходит чёрт, его роль исполняет тот же актёр, что играл Федора Павловича, Игорь Миркурбанов. Он держится легко, едва придерживая микрофон, кидает в зал «Я. Люблю. Тебя. Жизнь», слова острее ножей рассекают пространство. На заднем плане умирает Иван. Алексей Кравченко сидит в кожаном кресле, руки покоятся на подлокотниках, он абсолютно спокоен. Пришёл конец страшной сказке, голова мягко откидывается на спинку. Жизнь пролетела.
Фото Галины Фесенко.
Ольга Завалишина - востоковед, выпускница Института стран востока, студентка театроведческого факультета ГИТИСа (курс Марины Тимашевой).