Анна Самсоненко
«Одиссея» Гомера, инсценировка Александры Сальниковой. Театр "СамАрт", Самара. Художественный руководитель постановки Анатолий Праудин, реж. Алексей Елхимов, художник-постановщик Игорь Каневский
Черной краской на стальном ящике актриса в начале спектакля выводит: «Не Гомер». Что на сцене будет негомеровская «Одиссея» и почему отношение к первоисточнику изначально снято - для постмодернистских реалий законно и очень понятно. Но все-таки и вопреки этому «не», Гомер оказывается – и вовсе не функционально – существенным и содержательным «сюжетом» спектакля.
«Одиссея» – вторая часть трилогии Анатолия Праудина. Спектакль «Донецк. 2-я площадка» - ее первая часть - здесь получает вполне оправданный сюжет для продолжения: посмотрев на человека в условиях войны, теперь необходимо посмотреть на последствия – на человека, который, покончив с войной, все равно от войны не уходит и домой вернуться не может. И Гомер тут-то как раз кстати: Праудин и режиссёр Алексей Елхимов берут всё-таки не «Илиаду», где – прямо – война, а берут человека «поствойны». Очевидно, что их интересует война и человек на ней не как стрессовая ситуация, а как бытовая: человек неведомым образом вынужден пытаться сохранить человеческое там, где всё античеловечно. Потому и выходит этот Одиссей из войны уже с «глазами, красными от крови».
Вторая надпись на ящике - «Одис…». Понятно, что имеется в виду «Одиссея», но вот будет ли в «Одиссее» Одиссей, то есть, герой? Программка спектакля недвусмысленно определяет: «В главной роли – Никто». И в спектакле Афина действительно уговаривает Одиссея назваться Никем, а Одиссей соглашается и называется. (Тут возвращение и повторение: главная героиня из «Алисы в Зазеркалье» Праудина тоже теряла своё имя и пыталась его отыскать. И вернуться домой – из зазеркалья – тоже пыталась. Однако, потеряв имя, Никто остается человеком.
Художником Игорем Каневским даны все признаки «морской темы». Сиди и разгадывай: колыхание белой скатерти перед зрителями – волны, железная конструкция с ярусами – мачты и палуба, на подиуме под скатертью – острова Гелиоса, Калипсо… Есть ещё лестницы, есть шлюпка (железное корыто, которое спускают с колосников – люлька Телемаха, припоминание дома).
Каневский создает трёхслойную систему. Пол и небольшой подиум перед зрителями, «содержание» которого до поры до времени скрывает скатерть, отданы людям - Одиссею. Площадка на металлической конструкции – Олимп - место бытования Зевса, Афины, Аполлона, Гермеса и Посейдона (в программке актёры перечислены без указания ролей: Нина Басманова, Сергей Макаров, Кирилл Рогозин, Алексей Фирсов).
Божественная пятёрка, конечно, не божественна вовсе: это вялые лицедеи в париках и нелепых цветастых хитонах. Хотя богам и отводится место для индивидуального, определяет их все равно движение группой и групповое поведение. Это безликая масса, и безликой она становится в середине спектакля буквально: боги спускаются с Олимпа, актёры надевают маски и играют клоунское войско Одиссея.
Когда Одиссей обвиняет Олимп во всех своих невзгодах и злоключениях, боги заявляют, что они, в общем-то, ни при чем. Виноваты люди. Виноваты-то, может, да, но вот только распоряжаться людскими судьбами (или иначе – «быть» Роком), как ни пересматривай и на кого ни перекладывай трагическую вину, все равно удел Олимпа.
И они распоряжаются (а куда деваться?), но только вот цели их совершенно неведомы. В награду за все старания в Троянской войне, о которых Одиссей долго и с жаром повествует, боги даруют герою «лучезарную нимфу» Калипсо. Зачем и почему? Неведомо. Эта ситуация не божественного предназначения, а бессмысленная игра в «авось». И просят Калипсо отпустить Одиссея боги тоже просто так - почему бы и нет? Но зачем это «почему бы и нет» - опять неведомо.
Функция богов упрощается - до фарса. Они делают все, чтобы Одиссей домой раньше времени не вернулся. Выпускают ветры из мехов Эола, съедают, несмотря на все увещевания Одиссея, быков Гелиоса. И по большому счёту, боги ли – боги, ахейцы, пирующие у Алкиноя, они все равно остаются невнятным хаосом «над», который вынуждает воевать и не пускает домой.
Мир Одиссея, мир людей вовсе не противопоставлен (но и сопоставлен) Олимпу. Тот же фарс, тот же «авось» и та же проза быта.
Перед нами «хитрож…умный», по выражению кого-то из богов, Одиссей (Алексей Елхимов). Носки, трусы, майка. Есть ещё хлеб, молоко и сигареты, и есть ещё телевизор, в который смотрит герой, ожидая, возможно, волеизлияния откуда-то свыше. Когда ожидание переходит все границы, Одиссей надевает боксёрскую форму. И это предел: своевольничать против высшего волеизъявления, а то и просто не хотеть ему подчиняться – требовать объяснений. Конечно, вопрос «кто виноват» возникает сразу. Впрочем, и ответ тоже даётся сразу: жизнь такая потому, что в ней такие люди, а люди такие потому, что такова жизнь.
И когда жизнь переворачивается - боги спускаются с Олимпа, а Одиссей на него поднимается - в сущности, не меняется ничего. Этот «переворот» заведомо обречён на провал, он только обнаружил бессмысленность изменений: кем ни будь и что ни делай на войне – война не перестанет существовать.
Скатерть перед зрителями скрывает небольшой подиум, который разделён на несколько частей, – это острова, по которым путешествует Одиссей. На островах инсталляции из хлеба: хлебные дворцы, хлебные быки и хлебные телята. Можно разглядывать и перекладывать, ломать или лепить из теста что-то свое – любые трансформации, какие только пожелаешь. Но этот мир неподлинный – проекция настоящего мира. Даже глаз циклопа (подлинного Полифема нам не увидать) и, в конце концов, секс с Калипсо и Цирцеей – только лишь изображения на экранах. Люди, конечно, не боги. Их мир «хлебный» и одновременно «платонова пещера»: человек лишен просветления и доступа к сущему и видит лишь тени.
Пространство Каневского, наконец, не только задаёт «вертикаль» (люди-боги), но и обнаруживает ещё одну «надстройку». На верхнем ярусе металлической конструкции с гитарой перед микшером приподнят над всеми и отстранён от происходящего Кук (Владимир Елизаров, музыкальная группа «Контора Кука»). Художник, который никогда не спускается и никогда не поднимается (от начала и до конца действия и даже на поклонах Кук не покидает своей площадки).
Одиссей берёт в руки гитару. Жизнь – война без начала и конца – лишена, конечно, всякой поэзии, всяких признаков красоты, но потому-то люди волей-неволей и примеряют на себя роли «кого-то другого» - и не роли сумасшедших «здешних» богов, а роли «нездешних» художников. Тоска по герою – тоска по героическому, но «события» в этой жизни все равно не обнаруживается.
Конечно, и поэзии не возникает. Даже инсценировка Александры Сальниковой - не только адаптация, но и преднамеренное «опускание» красоты языка Гомера. А что до песен Одиссея (не в исполнении Одиссея - он только настраивает гитару, и точно уж не в исполнении певца Демодока - «бывшего» бога, а Кука) – то и они далеки от красоты. Можно дать разную характеристику как музыке спектакля, так и творчеству Кука: протестность, агрессивность. Точно только то, что музыка эта вряд ли «эстетичного» свойства. Да, люди, конечно, не боги. Но они берут гитару и поют непотребные песни.
Наконец, есть некто, который Никто. Существо человека принято определять по свободе выбора: соглашаясь отказаться от имени, назваться Никем на острове Циклопов, Одиссей делает свой выбор. Свобода, понятно, относительна. И быть Никем – самый парадоксальный выбор и самая относительная свобода, но все-таки – свобода.
Вернувшись на Итаку, Одиссей продолжает воевать. Не с богами, правда, а с женихами Пенелопы – хотя неведомые зрителю женихи здесь, быть может, даже страшнее «реальной» войны. Никто свой выбор сделал, а вот люди ложатся в стальные гробы – и это, увы, совсем не их выбор.
Фото Евгении Смирновой.
Анна Самсоненко - студентка театроведческого факультета РГИСИ.
