Две рецензии на один спектакль
«Чайная» Лао Шэ, студия Мэн Цзинхуэя, Пекин (Китай). Режиссер Мэн Цзинхуэй. Спектакль был показан на фестивале «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге.
Полина Буровская
Мир «Чайной» - это мир, в котором смешиваются реальность и ночные кошмары, прошлое и будущее, история и галлюцинация. Тема насилия проходит через весь спектакль постоянно и необратимо, от первой до последней сцены. В первой сцене люди сидят, не двигаясь, в черно-белом, послушно сложив руки на коленях или безвольно опустив вдоль тела. Только слова вырываются с надрывом так, что даже с последних рядов видны вздувшиеся вены на шеях. Люди могли бы вот-вот сорваться с места, чтобы вцепиться друг в друга — но не срываются, будто прикованные к раскладным белым стульям приличиями и постоянным меланхоличным напоминанием хозяина чайной Вана Лифы (Чэнь Минхао): «Не надо говорить о государственных делах».
Они изуродованы. Если при первом появлении кажется, что, может, они такие от природы — со вздувшимся животами, опухшими ногами, впалой грудью, то при следующих появлениях становится очевидно, что они изуродованы. В гипсе, на костылях, в воротниках для сломанных шей, они выползают, чтобы чинно рассесться перед занавесом, который сначала кажется бамбуковой стеной чайной, а к финалу обращается то ли пластиковым ограждением, то ли вовсе железной стеной.
А потом актеры появляются с забинтованными головами, будто обожженные, и это уже не люди. Наступило далекое будущее — все говорят высокими механическими голосами, то ли ожившие печатные машинки, карты памяти и телефоны, то ли неодушевленные предметы. Они разматывают друг другу бинты — и, наконец, вцепляются друг в друга, повсюду расплескивается красная краска. Драка перерастает в ритуальный танец, а танец - в молитву, в которой в одном ряду славятся Кока-Кола, Дюрекс, Интернет, надетый на левую ногу носок, «Я», Сократ и перформанс — все уравнено, потеряло смыслы и цену.
Прошлое и будущее закольцовываются и как бы обрушиваются друг в друга. Люди-вещи с голосами роботов обращаются своими же далекими предками. Чайная превращается в «Макдональдс», в котором продается свобода. То, что было частью национальной идентичности, уникальной культуры, теперь уничтожено, вместо него — усредненное западное, а вместо общения друг с другом — индивидуальный заказ для себя одного.
Но насилие порождает искусство. Оно становится формой протеста, попыткой защититься. Солдат (Лю Чан) пытает Вана Лифу, между ног просовывая меч, — и Ван Лифа вдруг начинает творить, писать стихи. Паук-оборотень, чудовище из сказки, которую постоянно рассказывали посетители чайной, мечтает о небе, и в этом тоже есть тяготение к искусству.
Под финал занавес опущен. Ван Лифа в одиночестве сидит на авансцене и пьет чай. Пауза тянется очень долго, и кроме него на сцене никого нет, только яркая белоснежная полоса света за его спиной. Это тотальное, бесконечное одиночество, пока зрители неуверенно перешептываются и разглядывают друг друга, актер выдерживает. А потом начинает говорить.
Чэнь Минхао импровизирует. Звонит по телефону Толстому, путает его с Чеховым и просит передать трубку Леннону и Хокингу — потому что никакого времени больше нет, они все существуют в одном общем пространстве. Жалуется на то, что зрители не понимают, что спектакль закончился. Он вдруг говорит, что, может, им слишком одиноко, чтобы идти домой, может, они сбежали в театр — одной фразой и белым светом заставляет зрительный зал быть частью спектакля на каких-то других условиях. Зритель насильно затаскивается внутрь спектакля, против воли — и это тоже порождает искусство.
Ван Лифа — или Чэнь Минхао — крутит в руках бутафорский пистолет, приставляет к сердцу. Раздается выстрел, и актер тут же кидает реплику в сторону звукорежисера: «Ты что, меня напугать решил?» В театре по-настоящему не умирают. Он прижимает пистолет к груди снова — потому что решил убить себя в сердце, а не в голову. Выпускает, кажется, целый барабан — и, склонив голову, мягко усмехается, словно иронизируя над наивностью зрителя.
Только насилие над собой — тоже насилие. И по закону спектакля оно порождает искусство — и спектакль начинается снова.
У насилия тоже есть предел. Когда оно становится невыносимым, человек перестает творить и обращается в вещь. Уравнивается с надетым на левую ногу носком. Загнанный в круг, Ван Лифа движется, исповедуясь, против часовой стрелки. А затем там же, где он только что бежал, «перекатывается» мебель — но уже в обратном направлении. Стулья разбиваются и превращаются в месиво деревянных деталей. Ван Лифа, Цзин и Чан, выбравшие разные пути — сопротивление, протест и покорность — в итоге оказались в одинаковом положении полного отчаяния, и вот они выбрасывают из карманов бумажные деньги — они взлетают к колосникам с грохотом фейерверка. Начинается настоящая вечеринка, где каждый поминает самого себя. Выход из насилия — только смерть, и смерть — это праздник, счастье, что, наконец, больше не будет больно. Занавес медленно опускается, все еще слышен резкий отрывистый звук — но нельзя с полной уверенностью сказать, что это музыкальный бит. Может быть, все же выстрелы.
Екатерина Муругова
В Поднебесной чайная – сердце национальной культуры. Это то самое место, где собираются люди большие и маленькие, нищие и богатые, где забываются термины «социальная несправедливость», «голод», «коррупция». Символ чайной – символ круга в китайской философии – небо, космос, гармония. Это сакральное место. Это свобода.
Пьеса Лао Шэ «Чайная» охватывает три периода из истории Китая: конец династии Цин, Синьхайская революция, становление Китайской народной республики. Они же: рай – чистилище – ад. Цинский двор проводил политику самоизоляции, что, в конечном счете, привело к насильственному открытию Китая западным странам. Это период активной интеграции, период патриотического подъема, период борьбы за собственное «Я», за собственную и национальную свободу. Это попытка выжить.
Приторный, тревожащий запах. Огромное стальное колесо в холодном синем свете. Помехи на маленьком телевизоре. Фрагмент картины «Сотворение Адама». Люди в бело-черной одежде на стульях, хозяин чайной Ван Лифа - единственный в черном. Кричат, потому что нет другого способа быть услышанными. «Скоро конец великой империи» - Ван Лифа падает со стула.
«Я революционер и буду им всегда». Чайная, проходя через все этапы, будет ломаться, люди будут сменять друг друга, а Ван Лифа - стоять. Стоять, даже когда огромный человек в дымящихся трубах будет истязать его, когда придет черед индустриальному обществу.
Тому обществу, которое променяет чайную на «Макдоналдс», душу - на бессмысленность: «Можно мне двойной чизбургер?» - да, «Можно мне картошку фри и колу?» - да, «Можно мне свободу?» - выстрел.
Ван Лифа на авансцене говорит словами смешного человека Достоевского: «Вдруг я заметил звездочку и стал пристально глядеть на нее. Это потому, что эта звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя». Но единственное, что каждый раз удерживало его, – мысль о некогда любимом человеке.
В спектакле двоякое отношение к любви: это спасительный маяк и это обесценивание в совокупности с пошлостью, а точнее продажа.
Дочерей продают богатым мужчинам, их чувства и желания – ничто. Женщина здесь – игрушка, которую используют и выкидывают. А все, чего хочет она, – искренней любви. Именно поэтому, чтобы сбежать от пузатого старого мужа, она готова на все. А это все – проституция, нескончаемые аборты, самоубийство. Самоубийство - синоним слову «свобода».
Мэн Цзинхуэй ставит перед нами зеркало, отражающее историю и современную жизнь. И это не история только Поднебесной. Это любое государство. Это любой человек с переломанной судьбой. Это общечеловеческая трагедия, главный вопрос в которой: «Можно мне свободу?»
Полина Буровская — студентка 3 курса театроведческого факультета РГИСИ.
Екатерина Муругова — студентка 3 курса театроведческого факультета очного отделения ГИТИСа; мастерская А. Бартошевича и В. Силюнаса. Специализируется на американском мюзикле. Работала на таких постановках, как «Стиляги» А. Франдетти в театре Наций (ассистент режиссёра) и «Первое свидание» в МДМ (ассистент хореографа).
Работы написаны в рамках семинара на театроведческом факультете РГИСИ совместно с Орхусским университетом.
